Его звали Клевер. Они уходили с ним в поля, где пчёлы давно выбрали весь мёд из красных и белых цветов, но кое-где оставались ещё редкие островки зелёной травы, и можно было валяться, рассматривая выбеленное небо. Высокие стебли закрывали остальной мир, казалось, будто вокруг никого, они невидимы, неуязвимы и бессмертны, и порой она находила в зарослях нетронутый летний клевер и высасывала из соцветий сладкий молочный нектар.
В иные дни она одевалась попроще и ехала в город, на окраине отпускала машину и шла в метро, долго плыла в текучей толпе на другой конец Москвы, потом выбиралась на поверхность, брела по липовой аллее и неторопливо входила в красный пятиэтажный дом.
Можно сказать, что они сплетают хвосты - будь у них хвосты, или взлетают - будь у них крылья, или разговаривают с Богом - будь у них Бог. Но ничего такого не было, поэтому они совершали свои долгие молчаливые соприкосновения тем, что имели. И, в общем, любой внезапно заглянувший в комнату наблюдатель диагностировал бы их занятия однозначно.
И, конечно, ошибся бы. Настоящий секс возможен был для нее только с тем, кто при случае мог свернуть ей шею, - так она думала. Никакого садо и мазо, но в принципе, в принципе, ей важно чувствовать в мужчине сдержанную ярость, которая однажды грозила вырваться. Именно за нею она неизменно возвращалась к мужу.
«..ты ни за что не поверишь, что мы просто пьём что-нибудь и смеёмся, а потом засыпаем, держась за руки, а около одиннадцати он подбирает свой роскошный лисий хвост и уезжает. Нет, у него нет хвоста ни в прямом, ни в переносном смысле, но явно есть что-то роскошное, что он приносит и распушает по всему дому, а потом никогда не забывает забрать. Оставляет у меня серые шерстинки, уносит рыжие, а больше мы не делаем ничего плохого. Да, верьте нам, верьте, мы просты, как грех, и ясны, как белые луны и жёлтые фонари, о которые вы бесцельно и недоуменно бьётесь ночь за ночью.
Мы - ваши злые дети, которых вы зачем-то завели, хотя и знали, знали с самого начала, как это будет. Неблагодарные дети, которые не хотят с вами играть, потому что им интересно с другими, такими же нахальными и порочными мальчишками и девчонками».
«Где ты был?!»
«Что ты делала весь день?»
«С кем ты разговаривал по телефону?»
«Не ври!»
(Господи, но почему «не ври»... Да если мы перестанем врать, что у вас останется?)
«Я вообще-то не заставляла со мной связываться».
«Я очень тебя люблю».
«Нет, я не хочу загнать тебя в могилу».
«Никого важнее тебя нет, не плачь, пожалуйста».
«Я побежала?»
И мы снова бежим - сплетать хвосты и лазить по деревьям, иногда жалуясь: «А она мне и говорит... представляешь?» - «Да совсем с ума сошла, больные они, эти взрослые», но чаще играем в свои невинные игры, в которых нет ничего плохого, кроме одного - вам с нами нельзя.
Иногда мы удираем из дома, садимся в поезд, прикинувшись взрослыми, прикрывшись паспортами, и едем туда, где никто не знает, чьи мы.
-Чьи вы, ребята?
-Мы - свои собственные!
В Африку никогда не сбегают дольше чем на пять дней.
Я точно знаю, зачем это нам, - чтобы возвращаться. Чтобы было к кому и было - зачем.
Но мне до смерти интересно - вам, вам-то это зачем? Зачем вам такие плохие стареющие, но невырастающие дети?
«"Люблю" - это не ответ». (C)
